И лицо и худосочность,
И веснушек звёздная тропа,
И улыбка,
И порочность,
И твои истории, слова,
И молчание,
И веселый, добрый нрав,
Я люблю тебя,
Даже надежду на любовь с твоей стороны потеряв.

Те, кто нас любит, - наш наивысший дар!
Ссоры, потери, разлуки, обиды не в счет.
Даже если ты болен, слаб или стар,
Есть те, кто по-прежнему любят тебя горячо.
Как здорово если ночью приснится кошмар,
Просто уткнутся носом в родное плечо.

 Из паутины я сплету себе наряд,
   Из воска я слеплю себе корону.
   Шлейф цвета пепла и гвоздики аромат
   За мной струятся. Я пойду ко трону.
   Ко трону, где цветет чертополох,
   Где мышь грызет остатки хлебной корки,
   Где с ручек клочьями свисает мох,
   Где стойкий запах моли и касторки.
   На трон я сяду - и тотчас же он
   Холодной дрожью мне пронижет спину
   И разорвет, развеет паутину,
   И восковой венец на лбу оплавит...
  
   Старею, сидя на высоком троне.
   И жду безумца в восковой короне.

Мы выстрадали наше счастье.
Мы заплатили эту цену.
Мы пережили все ненастья,
Мы вышли на пустую сцену.
Окружены мы полумраком,
Над нами сонные софиты.
Здесь нету места нашим страхам,
Мы лишь друг другом здесь убиты.

Мы составляем мизансцену,
Я обнимаю тебя нежно.
Ты мягко вырвешься из плена
И оттолкнешь меня небрежно.
Ты улыбнешься и отступишь
К импровизированной яме,
И место в ней ты мне уступишь,
И что-то мне шепнешь губами.

А я шагну к тебе не глядя,
И насмерть разобьюсь о бездну.
Ведь эта смерть улыбки ради,
Ведь эта жизнь не безвозмездна.
И ты протянешь свою руку,
И я возьму ее своею.
Ты прекратишь паденья муку
А я твою печаль развею.

Ты отойдешь в свой угол сцены,
А я – в свой, противоположный.
Мы заплатили эту цену,
Казавшуюся невозможной.
А вот мы снова посредине,
И ты теперь меня обнимешь.
В последней, пламенной картине
Ты с нас обоих маски снимешь. 

Не будь острожно осторожен, 
живую боль мою не пей, 
Жалей меня! А коль не можешь – 
тогда, хотя бы, не жалей! 
Я прошлого не потревожу, 
я не скажу вовек «прощай», 
Найди меня! А коль не можешь – 
тогда, хотя бы, потеряй! 
Меня ты взял из этой ночи, 
меня на страсть благословил, 
Люби меня! А коль не хочешь – 
тогда, хотя бы, не люби….. 

Портрет

Моё, искаженное грехопаденьем,
Лежит на дороге астральное тело.
И ангел с лицом, не подверженным тленью,
Обводит фигуру божественным мелом.

А я продолжаю стоять перед дверью,
Как будто душа никуда и не делась.
Я так же, как раньше, безумственно верю
В свою бесконечность, всесилие, смелость.

Мой двигатель внутреннего возгоранья
Работает верно и жаждет бензина.
Я твердой походкой иду в мирозданье,
Пока мои мысли и цели едины.

Огонь пожирает все то, что осталось
От наших важнейших, с тобой, обещаний.
Все то, что случилось, о чём нам мечталось.
Слова дорогих и не очень прощаний.

Но нет, я не дам своей жизни машине 
Сожрать твой портрет, нарисованный кровью,
Я лучше использую вместо бензина
Уставшее сердце, больное любовью.

Мой двигатель станет работать прекрасно.
Ведь сердце моё очень энергоемко.
Машина окрасится жидкостью красной,
Зажгутся глаза, и закончится ломка.

Я вновь стану светлым. Познаю прощенье.
И вспыхну звездою на чьем-нибудь небе.
И я запрещу себе все сожаленья,
Покончив с собой, не заботясь о хлебе.

Но снова бензина мотор возжелает,
И я отрублю себе руки и ноги.
И пусть они в жерле моем воспылают,
Даря мне энергию мерить дороги.

И я доползу до естественной смерти,
Вращая планету зубами за камни.
И нет выше счастья, чем верить, поверьте!
Мой путь самый верный, мой путь самый главный.

И вот два шага доползти мне осталось.
Я выполнил Божьей кусочек программы.
Но, вдруг, меня жуткая схватит усталость.
Закончилось топливо. Ни миллиграмма.

Остался один лишь кусочек бумаги,
Которого хватит на тысячи жизней.
На тысячи тел, посвященных отваге.
Но, я посмотрю в небеса с укоризной,

И тихо вложу я в карман вместо бака
Мой символ и свет, что зову я любовью.
И я не сожгу, пусть и сдохну собакой,
Портрет моей N., нарисованный кровью. 

 Так далеко я никогда не забредала -
   Меня смущают незнакомые места.
   И будто я нисколько не устала -
   Но в сумерках слипаются глаза.
   Я прислонюсь спиной к чужому древу,
   Похожему на посох королей
   И в тишине увижу королеву
   С простым и четким выгибом бровей.
   Она меня не видит - перед нею
   Сухие лепестки прошедших лет...
  
   Я отвожу глаза свои, не смея
   Взглянуть на увядающий рассвет    

Можно лить долго слёзы,
Можно плакать всей душой!
Но увы засохнут розы,
Как и мы со временем с тобой!
Можно открываться людям быстро,
И любить их сердцем всем,
Но увы совсем не слышно,
Будешь плакать под луной!
Можно в чудо верить,
Можно быть самим собой, 
Но увы никто не ценит,
Распускающихся роз,

Все горюют лишь о 
Иссохшем тлене,
Вспоминают вас порой.
Но никто увы не смеет,
Час цветения продлить,
И ни чем глупость,
Человеческую не изменить,
Не понять,
Учитесь прощать!
Но в сердце боль уж не унять,
Тяжело много чувствовать и знать,
Но лишь одного не понимать,
Зачем же боже так страдать,
Впитывать всё кожей,
И её же обжигать. 

Молча писать углем на стене 
никому не нужные песни. 
Молча лежать в пустой тишине 
и покрываться плесенью. 
Молча смывать застывшую кровь 
с переплетенья нервов. 
Молча играть постылую роль 
в пьесе, где ты – первый. 
Молча съезжать с ледяной горы, 
с хрустом ломая ветки. 
Молча выйти из вечной игры 
одним выстрелом – метким. 
Молча ронять последнюю каплю 
и головой – в одеяло. 
Молча рушить старинной саблей 
стеклянные идеалы. 
Молча захлопнуть послушной рукой 
наотмашь – открытые двери. 
Молча слушать ледяной покой 
и верить… а, может, не верить. 

А может, лучше ветер в лицо 
и кричать, кричать вместе с ним, 
и кричать, и плакать, и быть подлецом, 
не быть ни чужим ни своим? 
А может, лучше капли в окно, 
и кричать, и плакать навзрыд, 
не жить в черно-белом чужом кино, 
забыв, что душа болит? 

И все же лучше не быть подлецом, 
не кричать, не плакать зазря. 
И спокойно, но яростно зарыться лицом 
в черную ночь января.